Глава 44

Мой дядя принес домой магнитофон. Причем аппарат был снабжен еще и микрофоном. Так что можно было не только воспроизводить звук, но и вести запись. Сейчас с такими функциями справляется компактное, величиной с пару спичечных коробков устройство. А тогда отечественная промышленность выпускала здоровенные изделия, по весу и объему схожие с внушительной, предназначенной для дальних путешествий дорожной сумкой.

Дядя временно позаимствовал магнитофон в кусьинской школе механизаторов, где он работал заместителем директора по политической части и отвечал за воспитательную и культурно-просветительскую работу. Приняли его на ответственную должность, поскольку дядя окончил срочную службу в армии в звании старшины и привез домой прекрасную характеристику. Плюс к тому имел полное среднее образование, что по тем временам считалось весьма статусным.

Дядя был вторым сыном у моей бабушки – матери моего отца. Отец родился в 1920 году. В первые месяцы Великой Отечественной войны попал на фронте в самое пекло. Четыре года от него не было никаких известий. Дядя был намного моложе. Когда началась война, ему было всего пять лет. Бабушка почти смирилась с потерей старшего сына. Поэтому всю свою любовь отдала младшему. По всей видимости, дядя рос избалованным ребенком, что впоследствии, особенно в юности, сказалось на его несколько бесцеремонном и эгоистичном характере.

Когда мы с братом еще не учились в школе, дядю изредка в отсутствии дома родителей и бабушки оставляли с нами – «водиться». Для семнадцатилетнего отрока присмотр за несмышлёными шкетами – это, согласитесь, скучнейшее занятие. Но дядя превращал его в забаву. Он заставлял нас бегать по избе вокруг русской печи. И когда мы пробегали через отгороженный занавесками темный закуток, на наши бедные головы сваливался пребольно ударявший по лбу или темечку предмет. Чаще всего в качестве такового дядя использовал небольшую, но увесистую фарфоровую статуэтку. Он привязывал статуэтку на шнурочек, пропускал его через шпагат, на котором висели занавески, что давало возможность поддергивать статуэтку вверх или отпускать вниз. Хитрость состояла в том, что дядя в начале такой своеобразной игры ставил нас в угол комнаты, заставлял закрывать глаза и слегка прижимать ладони к ушам. А перед этим говорил, что он сейчас выйдет из дома. И когда мы услышим, как хлопнет закрывшаяся за ним дверь, надо немного подождать и потом начинать бегать вокруг печки.

Дядя из дому, конечно же, никуда не выходил, дверью он хлопал, что называется, вхолостую. А пока мы стояли в углу с закрытыми глазами, потихоньку влезал на печь, прятался среди лежащих там старых полушубков и манипулировал шнурком с привязной статуэткой. Мы раскусили дядину хитрость не сразу. Поначалу искренне верили, что удары на наши головы обрушивает какая-то неведомая сила. Впрочем, вокруг печки можно было благополучно пробежать несколько кругов. Но рано или поздно болезненное соприкосновение статуэтки с нашими головами было неизбежно. Предугадать, когда «оно» прилетит, мы не могли. А доставалось подчас по кумполу насколько ощутимо, что в доме раздавались наши отчаянные рыдания. Но мы терпели. Ведь дядя придумал, как поощрять нас за перенесённые страдания. После очередной экзекуции он раздавал нам кусочки топленого сахара.

— Сколько раз досталось тебе по башке? – обычно спрашивал дядя.

— Пять.

—  А сколько раз было сильно больно, и ты нюнил?

— Два раза.

И дядя в соответствии с этой статистикой и степенью болезненных ощущений выдавал три маленьких и два больших кусочка сахара.

Из армии дядя вернулся изрядно остепенявшимся человеком. Но склонности к развлечениям, которые могли бы доставить ему удовольствие, не утратил. Вот и тяжеленный магнитофон притащил домой, чтобы и нас, и себя позабавить. Мы такое диво видели впервые. С любопытством наблюдали, как под прозрачной пластиковой панелью крутились большие, с чайное блюдце, бобины. Немного послушали музыку. А затем дядя настроил микрофон и стал записывать наши голоса. Но вскоре ему прискучило прослушивать наши односложные писклявые фразы. И тогда его внимание переключилось на бабушку.

Бабушка работала провизором  аптеке. И когда выходила, как она выражалась, «в люди», одевалась достаточно прилично. Но по дому и во дворе ходила в затрапезной засаленной юбке и ветхозаветном, украшенном заплатами зипуне. Дядя выждал, когда бабушка пойдет доить корову, настроил в прихожей магнитофон, и как только в сенях заскрипели половицы, возвещавшие о том, что бабушка возвращается из конюшни, немедленно включил запись. И едва бабушка успела переступить порог, дядя задал ей провокационный вопрос: «Ну что ты, мама, дома всегда в такой позорной одежде ходишь?»

— Дак чё мне — с коровой-то управляться да по дому шишлять – какие наряды надо! – болезненно отреагировала бабушка.

— У тебя полно приличной одежды в сундуке лежит. Почему не носишь, ждешь, когда моль съест? – продолжал наступать на любимую бабушкину мозоль ее младший сын.

—  Пускай лежит, тебе-то чё!

Дядя не впервые заводил с матушкой такой разговор и ожидал ее пылкой реакции. Поэтому диалог состоялся на повышенных тонах. Ничего особо смешного сказано не было. Но когда дядя отмотал назад ленту и включил режим прослушивания, мы хохотали до колик в животе. Ведь бабушка так отчаянно отстаивала свои, годами сложившиеся, а может даже унаследованные привычки. К тому же в записи необыкновенно явственно проступали особенности речи людей ее поколения. Это ее любимое, сейчас совершенно забытое слово «шишлять», странная манера жителей Кусьи почему-то называть коровий хлев конюшней, до предела выпяченный раскатистый звук «О» слове «корова».

— Убери это, немедленно убери! – возмутилась бабушка, когда дядя позвал ее прослушать запись.

Как же дороги сейчас любые воспоминания о родных людях! О бабушке, заронившей в мое маленькое сердце искорку любви к литературе, о дяде, который учил меня играть шахматы и развивал во мне тягу к знаниям. Я безмерно любил их. И горьким было чувство утраты, когда они ушли из жизни.

Владимир Верхоланцев

Продолжение истории «Кусья — поселок детства». Начало в №№ Продолжение следует