Глава 25
— Скорее, скорее! – подгоняю сам себя вполголоса.
Но всё выходит как-то медленно. Ведь сколько времени ушло, пока собирался! И вот я на улице. Бегу вдоль дороги по обочине. Рядом глубокая, наполненная мутной талой водой колея. Подошва резинового сапога вдруг соскальзывает с обледеневшей бровки. Не могу сохранить равновесие и падаю. В какой неподходящий момент!..
Не знаю, как насчет картинок в букваре, а для меня Родина начиналась с родительского дома. До сих пор помню причудливые выщерблены и кругляшки сучковатых еловых потолочных плах. Экономно нанесённая на потолок светлая краска плохо маскировала грубоватую древесную текстуру. Но в том была особая прелесть именно нашего – единственного и неповторимого – дома.
Индивидуальные особенности имела и печь. В общем-то, это была обычная деревенская русская печка. Примерно как во всех соседних домах: с большой, сверху дугообразной, основной топкой и нижним подтопком. Но постепенно сужающийся к потолочному проёму дымоход представлял собой своеобразную ступенчатую конструкцию. Ступеньки, называемые предплечиками (от слова «плечо»), имели особенную форму. Придуманную печником в совместном творчестве с хозяевами дома. В разных местах – кому как удобнее — устраивались и печурки. Эти маленькие ниши в боку печи нужны были, чтобы просушивать отсыревшие носки и варежки. Придешь вечером с улицы домой, сунешь в печурку обледеневшие варежки, а утром надеваешь их с удовольствием. За ночь катышки льда бесследно исчезают, и варежки снова становятся невесомо легкими, приятно теплыми.
Иногда я просыпался раньше обычного и заставал момент, когда мама растапливала печь. Сначала под аккуратно сложенными дровами поджигался кусок бересты, и в кухню на пару минут проникал сладкий аромат дыма. Огонь быстро охватывал поленья, выпрыгивал из топки огромным длинным языком, жадно облизывал выложенные аркой на выходе из очага кирпичи и втягивался в прокопченное устье трубы. В этот момент я любил сидеть напротив печки у окна и, раздернув шторки, вглядываться в холодную мглу. За окном проступали контуры растущих у дома ветвистых рябин. Но на темные стекла накладывалось и зеркально отраженное бушующее в печи пламя. На улице — сугробы снега. А дома так тепло, так уютно…
Дом родители строили в первые послевоенные годы. Смутно, по описаниям бабушки, я представлял и старый, стоявший на этом же месте еще дедушкин или даже прадедушкин дом. А вот когда мои давние, по линии отца, предки поселились на нашей усадьбе, об этом вряд ли найдутся какие-то сведения. Что, впрочем, не так уж важно. Ведь любовь к дому органично перетекала в любовь к родной улице, Зареке, родной Кусье.
Правда, название улицы в честь пролетарского поэта Демьяна Бедного мне никогда не нравилось. С детства оно казалось каким-то уничижительным. Но что поделаешь – это лишь маленький пример чудачеств, устроенных дорвавшимися в 1917 году до власти революционерами. Кто сейчас помнит и ценит творчество Демьяна Бедного? На память разве что придет написанная на его стихи песня «Во солдаты меня мать провожала». Да и не было в реальной жизни Демьяна Бедного. Под таким псевдонимом публиковался человек, имевший совершенно иные метрические данные. Но тогда случилась мода именно на псевдонимы: Ленин (Ульянов), Сталин (Джугашвили) и далее по списку.
А вот с названием поселка порезвились уже нынешние, не менее пламенные реформаторы. Конечно, к концу прошлого века стало очевидным, что наша страна нуждалась в основательной перестройке. Но если бы знать, какой джинн выскочит тогда из бутылки, следовало немедленно затолкать его обратно. В начале «лихих 90-х» Кусьинская трикотажная фабрика начала было вписываться в новые экономические реалии. Но на российский рынок хлынул дешевый заграничный ширпотреб. В том числе – спортивные костюмы. Яркие и красивые… до первой стирки. И пока люди успели расчухать «что почём», Кусьинская фабрика обанкротилась.
Перестройка отняла и название поселка, которое, слава Богу, до сих пор записано в моем паспорте. Я родился, вырос и до двадцати с лишним лет был прописан в поселке Кусья. И вдруг поселок ни с того ни с чего стал Кусье-Александровским. Ему, видите ли, вернули «историческое название». Вот только поселка именно с таким названием никогда не существовало. Был завод Кусье-Александровский. Завода нет уже сто лет. И вовсе не следовало непременно присобачивать к устоявшемуся названию Кусьи имя основавшего завод промышленника Александра Строганова. Беда в том, что в годы перестройки пришла другая мода. Оплакивать «Россию, которую мы потеряли». Царскую Россию. Плакать о которой вряд ли стоило. Да если бы в ней так сладко жилось, никакие революционные потрясения не случились.
А утяжелённое, как бы старое, но как бы новое название поселка ни к чему хорошему не привело. Сейчас корреспонденты краевых, а иногда и центральных средств массовой информации коверкают его как попало. Самый распространённый вариант — Кусьё-Александровский. Обидно за родную Кусью. И называть поселок Кусье-Александровским язык не поворачивается. Кстати, повезло хотя бы Пашии. Некогда она была Архангело-Пашийским заводом. По аналогии можно было тоже переименовать на старый лад. Но только представьте, как бы сейчас мучились, выговаривая название поселка!
Вернусь все же к «дыму Отечества», который «нам сладок и приятен». Простиралась ли моя любовь к Родине дальше Кусьи — страны моего детства? Безусловно!
Помню, словно это было вчера, день 12 апреля 1961 года. Погода стояла ненастная. Но весна уже хозяйничала на улице. Я учился тогда во вторую смену. От души выспался. Собрался было выполнять домашнее задание. И вдруг услышал по радио совершенно потрясающее сообщение: советский человек взлетел в космос! Я схватил ранец, как попало побросал в него тетради и учебники, и помчался в школу. Почему-то подумал, что я первым узнал неслыханное известие, и надо непременно рассказать о нем ребятам. А может, об этом грандиозном событии даже учителя еще не знают? Словом, я полетел из дому на всех парах. И сразу же поскользнулся на ледяной обочине дороги и рухнул в лужу.
«Вернуться домой и переодеться?» — на секунду мелькнула мысль. Но нет – вперед! Увы, напрасно я потом томился в школе в мокрых грязных штанах. Оказывается, о полете Гагарина все уже знали. Что, разумеется, слегка разочаровало. Но чувство неистовой любви к Родине и гордости за наш Советский Союз жило во мне еще долго. И помнится, мне было как-то не по себе, если кто-то вскоре после покорения космоса называл нашего тогдашнего руководителя Никиту Хрущева «лысым кукурузником».
Лишь с годами пришло осознание, что Родина и государство – далеко не одно и то же.
Владимир Верхоланцев